Григорий горин поминальная молитва текст

Менахем-Мендл – родственник Тевье, человек без определенных занятий.

Мать Менахема.
Мужики, гости на свадьбе, оркестранты, соседи.

Действие происходит в начале XX века в деревне Анатовка.
«. На моей могиле в каждую годовщину моей смерти пусть оставшийся мой единственный сын, а также мои зятья, если пожелают, читают по мне поминальную молитву.

А если читать молитву у них не будет особого желания, либо время не позволит, либо это будет против их религиозных убеждений, то они могут ограничиться тем, что будут собираться вместе с моими дочерьми, внуками и просто добрыми друзьями и будут читать это мое завещание, а также выберут какой-нибудь рассказ из моих самых веселых рассказов и прочитают вслух на любом понятном им языке.

И пусть мое имя будет ими помянуто лучше со смехом, нежели вообще не помянуто. »

Шолом-Алейхем (из «Завещания»)1915 г.

На сцене – ВСЕ УЧАСТНИКИ СПЕКТАКЛЯ. В центре – АРТИСТ, исполняющий роль Тевье. Говорит, обращаясь непосредственно в зал.

В деревне Анатовка с давних пор жили русские, украинцы и евреи. Жили вместе, работали вместе, только умирать ходили каждый на свое кладбище. Таков обычай!

Здороваясь, русские снимали шапки. Евреи шапок не снимали никогда. Обычай!

Крик петуха. Стали высвечиваться крыши домов Анатовки. Часть актеров надели картузы. Послышался колокольный перезвон. Часть актеров перекрестились.

У русских был поп. У евреев – ребе. Мудрые люди, между прочим. Знали ответы на все вопросы.

Батюшка, отчего петух по утрам поет?

Так ему Бог повелел, сын мой.

Батюшка, а вот что раньше было: курица или яйцо?

А раньше, голубчик, все было.

Ребе, а почему курица не летает?

Ребе, а вот почему петух стоит на одной ноге?

Не морочь голову. Потому что если он и эту ногу уберет, то наверняка свалится.

Умные люди были, дай Бог им здоровья. А еще в деревне был урядник. Один на всех! Потому что вера у людей может быть разная, а власть – одна.

Появляется Урядник с гусем.

Мужики! Чей гусак без присмотра бегает: православный али иудейский?

Все задумчиво рассматривают гусака, чешут затылки.

А коли хорошо подумать, мужики?

Наверное, ваш, ваше благородие.

О! Це дило! А я, дурак, гадаю: чей гусак?

Справедливый был человек. А еще в деревне жили Степан-плотник, Мотеле-портной, Федька-писарь и молочник Тевье-Тевль. Евреи звали его Тевье, русские – Тевлем. И было у него пять дочерей, две коровы и одна лошадь, такая старая, что могла везти телегу только с горы. А когда дорога шла на подъем, Тевье-Тевль впрягался в телегу сам.

И тогда он даже снимал шапку, чтоб не липла к волосам, и со стороны уже было трудно понять, кто идет – иудей или православный. Да и, честно сказать, какая разница, если человек беден и из последних сил тащит свой воз.

Тихо зазвучала музыка. Все разошлись, оставив на сцене Тевье, который отчаянно тянул телегу и что-то бормотал себе под нос.

спектакль Поминальная молитва (исполнитель: Григорий Горин* )

Используйте ВКонтакте, Одноклассники или Facebook, чтобы связаться с друзьями и активизировать участников вашей социальной сети.

Тевье — молочник.
Голда — его жена.
Цейтл
Годл
Хава
Шпринца
Бейлке
Мотл — портной.
Перчик — студент.
Федор — писарь.
Менахем-Мендл — родственник Тевье, человек без определенных занятий.
Степан — плотник.
Лейзер-Волф — мясник.
Ребе.
Поп.
Урядник.
Войцек — трактирщик.
Девушка.
Мать Менахема.

Мужики, гости на свадьбе, оркестранты, соседи.
Действие происходит в начале XX века в деревне Анатовка.
«. На моей могиле в каждую годовщину моей смерти пусть оставшийся мой
единственный сын, а также мои зятья, если пожелают, читают по мне
поминальную молитву.
А если читать молитву у них не будет особого желания, либо время не
позволит, либо это будет против их религиозных убеждений, то они могут
ограничиться тем, что будут собираться вместе с моими дочерьми, внуками и
просто добрыми друзьями и будут читать это мое завещание, а также выберут
какой-нибудь рассказ из моих самых веселых рассказов и прочитают вслух на
любом понятном им языке.
И пусть мое имя будет ими помянуто лучше со смехом, нежели вообще не
помянуто. »
Шолом-Алейхем (из «Завещания»)1915 г.

На сцене — ВСЕ УЧАСТНИКИ СПЕКТАКЛЯ. В центре — АРТИСТ, исполняющий роль
Тевье. Говорит, обращаясь непосредственно в зал.
Артист-Тевье
В деревне Анатовка с давних пор жили русские, украинцы и евреи. Жили
вместе, работали вместе, только умирать ходили каждый на свое кладбище.

Поминальная молитва о Грише Горине

Эпиграфом к «Поминальной молитве» он взял слова из «Завещания» Шолом-Алейхема: «И пусть мое имя будет ими помянуто лучше со смехом, нежели вообще не помянуто».

А что может быть лучше смеха? Только слезы, выступившие сквозь смех… Когда поплыли финальные титры первой серии «Мюнхгаузена», мой сын, которому было тогда семь или восемь лет, горько расплакался – он думал, что барон и вправду застрелился.

Он все правильно понял: серия кончалась отречением героя от своего «я», что для человека с умом и талантом равнозначно самоубийству. И что, с точки зрения ребенка, казалось невероятным и просто невозможным.

Пришлось объяснить, что еще будет вторая серия и Мюнхгаузен вернется – надо только переждать «Время».

…Помню: когда не стало Гриши, помимо боли, горя, было ощущение, что случилось что-то невероятное в принципе. Хотя если говорить о принципе, то что может быть невероятного в смерти. Особенно сегодня, особенно в тот високосный двухтысячный год…

Мы были с Гришей соседями по Большому Гнездниковскому. Однажды я был у него дома. Однажды – он у меня. Изредка пересекались на тусовках. Чаще – на собачьей площадке, что под боком у нового здания МХАТа, где прогуливали – он своего спаниеля Патрика, я – лайку Мишу. Собаки обнюхивались, мы делились новостями и впечатлениями. Личное знакомство было пунктирным.

Мне довелось прочитать в рукописи «Свифта» – наверное, самое глубокое и горькое из того, что он написал. Потом при каждой встрече с Гришей надоедал ему вопросом: скоро ли премьера? Он отвечал рассказами о цензорском иезуитстве. Пара из них запомнилась.

Один касался новеллы о набожном констебле. Тот, вспоминая свои предыдущие жизни в веках, дошел до Иерусалима времен распятия Христа. Он вспомнил, что и тогда был охранником. Тогда он пальцем не пошевелил, чтобы помочь Ему. Высокое начальство морщилось: его не устраивало религиозное покаяние. Ему надобно было классовое покаяние. Вот если вместо Иисуса ввести в рассказ человека, который возглавил восстание рабов, – Спартака…

Другое цензорское пожелание было еще смешнее. Какой-то начальник узнал себя в констебле. Он дружески полуобнял Гришу и попросил представить, что должен чувствовать как зритель начальник современной Лефортовской тюрьмы. Он что – тоже должен испытывать комплекс вины перед заключенными?

Гриша начал как бы и оправдываться. Мол, то совсем другое время, другое государство, другая тюрьма по своему назначению… Мы-то живем при социализме, мы свободны, как никто и никогда. Нельзя, мол, сравнивать…

«А вот вы и покажите, – назидательно сказал от имени начальника Лефортовской тюрьмы человек, брошенный на искусство, – что то были другое время, другая тюрьма и что нельзя сравнивать наше время с тем временем».

…Гриша не «ввел», не «показал»… Он не мог не сравнивать.

Премьера «Свифта» задерживалась в основном по тактическим соображениям. В те дни документально хоронили очередного генсека, и было бы бестактно показывать картину, в которой художественно профанируют погребальную церемонию.

Гриша был спокоен. Он считал: надо переждать «Время».

Насколько помню, он не любил, когда его определяли по ведомству сатирика или юмориста. Было в этом некое ущемление, ограничение для него. Советская власть уважала порядок. В том числе и в таком вольном деле, как творчество. Одни мастера культуры должны славить строй, другие – выкорчевывать отдельные недостатки. Гоголям и Щедриным, стало быть, тоже оставлялась возможность себя проявить.

Горин ничего не выкорчевывал – он обдумывал и переобдумывал жизнь, проверял стереотипы и эталоны посредством иронического к ним отношения. Для этого часто переодевал известных исторических персонажей, ставил их в новые исторические обстоятельства – Мюнхгаузена, Свифта, Калиостро. Ирония ему нужна была не для того, чтобы скрасить жизнь, заслониться от нее; она была его рабочим инструментом, которым он вскрывал реальность.

Вообще-то он предпочитал, чтобы его называли писателем. В крайнем случае драматургом. Но был он на самом деле философом. То есть мудрецом.

Когда-то казалось, что горинские фантазии на известные темы и мотивы – это его эзопов язык, это способ шифровки его истинного отношения к современности. Такая светомаскировка. На деле все гораздо сложнее.

Он, пожалуй, как никто из наших современников, живо чувствовал пространство мировой культуры и был в нем своим человеком, потому, как никто, свободно в нем ориентировался. Классика была для него мифологической почвой. С сюжетами и биографиями известных авторов обращался так же, как драматурги Древней Греции с мифами о земных царях и олимпийских богах, – свободно, по своему усмотрению. У Тевье, еще одного близко знакомого Горина, под рукой было всегда Писание. Оно у него сидело в подкорке.

Таким же Писанием для Горина служила Культура. Тевье на каждый житейский случай приговаривал: «Не сказано ли в Писании…» И Гриша на всякую коллизию откликался притчей из того писания, коим служила ему Классика. Философы отважные люди – они рискуют шутить со смертью.

Человек на своем веку умирает не однажды, как не однажды рождается. Смерть предусмотрена правилами игры, которая называется «жизнь». Гриша это понимал. Об этом его пьеса «Дом, который построил Свифт», где его герой репетирует свой уход. Об этом его «Тот самый Мюнхгаузен». Об этом почти каждая его пьеса.

Одна из последних его вещей – «Трехрублевая опера». Режиссер Мэкхит (как бы его мог сыграть Андрей Миронов!) снимает один за другим дубль своего повешения. Но делает это с каким-то невероятным жизнерадостным азартом.

У него всегда в пьесах – хеппи-энд. Но это всегда – смертельный хеппи-энд. Как в цирке смертельный номер, который артист «выкидывает» во славу торжества жизни.

…Передо мной последняя книга Горина. В ней самое лучшее из того, что он написал. В ней он сам. За рамками ее то, что сохранили кино– и телеэкран.

Телевидение и Интернет, который, насколько я знаю, завлек автора молчаливого «Свифта» в свою паутину, сделали его публичным философом. Тут он стал более всего похож на своего, наверное, самого нежно любимого героя – мудреца Тевье. Тут он стал сам мифологическим персонажем. По праву своей легендарности он позволял себе противоречить. Как царь Соломон. Его Мюнхгаузен перед полетом на луну бросил в сердцах: «Господи, как надоело умирать», полагая, что умирать ему еще придется много раз.

Его Свифт на генеральной репетиции своих похорон объясняет актерам:

«– Вы склонитесь надо мной… Подойдет доктор, составит протокол… И все – после этого я исчезну… Совсем.

– И не выйдете на аплодисменты?

…Судя по всему, автор и режиссер своей жизни Гриша Горин догадывался, что играет с огнем.

Еще Мюнхгаузен в ответ на известное соображение о том, что юмор продлевает жизнь, меланхолично заметил: «Тем, кто смеется, – продлевает. А тому, кто острит, – укорачивает».

Но Гриша снова и снова выходит на аплодисменты со своими фильмами, спектаклями, телепередачами. И его имя поминают со смехом. И ничего лучше мы сегодня сделать в память о нем не можем.

Поминальная молитва о Грише Горине

Эпиграфом к «Поминальной молитве» он взял слова из «Завещания» Шолом-Алейхема: «И пусть мое имя будет ими помянуто лучше со смехом, нежели вообще не помянуто».

А что может быть лучше смеха? Только слезы, выступившие сквозь смех… Когда поплыли финальные титры первой серии «Мюнхгаузена», мой сын, которому было тогда семь или восемь лет, горько расплакался – он думал, что барон и вправду застрелился.

Он все правильно понял: серия кончалась отречением героя от своего «я», что для человека с умом и талантом равнозначно самоубийству. И что, с точки зрения ребенка, казалось невероятным и просто невозможным.

Пришлось объяснить, что еще будет вторая серия и Мюнхгаузен вернется – надо только переждать «Время».

…Помню: когда не стало Гриши, помимо боли, горя, было ощущение, что случилось что-то невероятное в принципе. Хотя если говорить о принципе, то что может быть невероятного в смерти. Особенно сегодня, особенно в тот високосный двухтысячный год…

Мы были с Гришей соседями по Большому Гнездниковскому. Однажды я был у него дома. Однажды – он у меня. Изредка пересекались на тусовках. Чаще – на собачьей площадке, что под боком у нового здания МХАТа, где прогуливали – он своего спаниеля Патрика, я – лайку Мишу. Собаки обнюхивались, мы делились новостями и впечатлениями. Личное знакомство было пунктирным.

Мне довелось прочитать в рукописи «Свифта» – наверное, самое глубокое и горькое из того, что он написал. Потом при каждой встрече с Гришей надоедал ему вопросом: скоро ли премьера? Он отвечал рассказами о цензорском иезуитстве. Пара из них запомнилась.

Один касался новеллы о набожном констебле. Тот, вспоминая свои предыдущие жизни в веках, дошел до Иерусалима времен распятия Христа. Он вспомнил, что и тогда был охранником. Тогда он пальцем не пошевелил, чтобы помочь Ему. Высокое начальство морщилось: его не устраивало религиозное покаяние. Ему надобно было классовое покаяние. Вот если вместо Иисуса ввести в рассказ человека, который возглавил восстание рабов, – Спартака…

Другое цензорское пожелание было еще смешнее. Какой-то начальник узнал себя в констебле. Он дружески полуобнял Гришу и попросил представить, что должен чувствовать как зритель начальник современной Лефортовской тюрьмы. Он что – тоже должен испытывать комплекс вины перед заключенными?

Гриша начал как бы и оправдываться. Мол, то совсем другое время, другое государство, другая тюрьма по своему назначению… Мы-то живем при социализме, мы свободны, как никто и никогда. Нельзя, мол, сравнивать…

«А вот вы и покажите, – назидательно сказал от имени начальника Лефортовской тюрьмы человек, брошенный на искусство, – что то были другое время, другая тюрьма и что нельзя сравнивать наше время с тем временем».

…Гриша не «ввел», не «показал»… Он не мог не сравнивать.

Премьера «Свифта» задерживалась в основном по тактическим соображениям. В те дни документально хоронили очередного генсека, и было бы бестактно показывать картину, в которой художественно профанируют погребальную церемонию.

Гриша был спокоен. Он считал: надо переждать «Время».

Насколько помню, он не любил, когда его определяли по ведомству сатирика или юмориста. Было в этом некое ущемление, ограничение для него. Советская власть уважала порядок. В том числе и в таком вольном деле, как творчество. Одни мастера культуры должны славить строй, другие – выкорчевывать отдельные недостатки. Гоголям и Щедриным, стало быть, тоже оставлялась возможность себя проявить.

Горин ничего не выкорчевывал – он обдумывал и переобдумывал жизнь, проверял стереотипы и эталоны посредством иронического к ним отношения. Для этого часто переодевал известных исторических персонажей, ставил их в новые исторические обстоятельства – Мюнхгаузена, Свифта, Калиостро. Ирония ему нужна была не для того, чтобы скрасить жизнь, заслониться от нее; она была его рабочим инструментом, которым он вскрывал реальность.

Вообще-то он предпочитал, чтобы его называли писателем. В крайнем случае драматургом. Но был он на самом деле философом. То есть мудрецом.

Когда-то казалось, что горинские фантазии на известные темы и мотивы – это его эзопов язык, это способ шифровки его истинного отношения к современности. Такая светомаскировка. На деле все гораздо сложнее.

Он, пожалуй, как никто из наших современников, живо чувствовал пространство мировой культуры и был в нем своим человеком, потому, как никто, свободно в нем ориентировался. Классика была для него мифологической почвой. С сюжетами и биографиями известных авторов обращался так же, как драматурги Древней Греции с мифами о земных царях и олимпийских богах, – свободно, по своему усмотрению. У Тевье, еще одного близко знакомого Горина, под рукой было всегда Писание. Оно у него сидело в подкорке.

Таким же Писанием для Горина служила Культура. Тевье на каждый житейский случай приговаривал: «Не сказано ли в Писании…» И Гриша на всякую коллизию откликался притчей из того писания, коим служила ему Классика. Философы отважные люди – они рискуют шутить со смертью.

Человек на своем веку умирает не однажды, как не однажды рождается. Смерть предусмотрена правилами игры, которая называется «жизнь». Гриша это понимал. Об этом его пьеса «Дом, который построил Свифт», где его герой репетирует свой уход. Об этом его «Тот самый Мюнхгаузен». Об этом почти каждая его пьеса.

Одна из последних его вещей – «Трехрублевая опера». Режиссер Мэкхит (как бы его мог сыграть Андрей Миронов!) снимает один за другим дубль своего повешения. Но делает это с каким-то невероятным жизнерадостным азартом.

У него всегда в пьесах – хеппи-энд. Но это всегда – смертельный хеппи-энд. Как в цирке смертельный номер, который артист «выкидывает» во славу торжества жизни.

…Передо мной последняя книга Горина. В ней самое лучшее из того, что он написал. В ней он сам. За рамками ее то, что сохранили кино– и телеэкран.

Телевидение и Интернет, который, насколько я знаю, завлек автора молчаливого «Свифта» в свою паутину, сделали его публичным философом. Тут он стал более всего похож на своего, наверное, самого нежно любимого героя – мудреца Тевье. Тут он стал сам мифологическим персонажем. По праву своей легендарности он позволял себе противоречить. Как царь Соломон. Его Мюнхгаузен перед полетом на луну бросил в сердцах: «Господи, как надоело умирать», полагая, что умирать ему еще придется много раз.

Его Свифт на генеральной репетиции своих похорон объясняет актерам:

«– Вы склонитесь надо мной… Подойдет доктор, составит протокол… И все – после этого я исчезну… Совсем.

– И не выйдете на аплодисменты?

…Судя по всему, автор и режиссер своей жизни Гриша Горин догадывался, что играет с огнем.

Еще Мюнхгаузен в ответ на известное соображение о том, что юмор продлевает жизнь, меланхолично заметил: «Тем, кто смеется, – продлевает. А тому, кто острит, – укорачивает».

Но Гриша снова и снова выходит на аплодисменты со своими фильмами, спектаклями, телепередачами. И его имя поминают со смехом. И ничего лучше мы сегодня сделать в память о нем не можем.

Пьесы Григория Горина не одно десятилетие не сходят со сцен не только российских театров, они с успехом идут на многих сценических площадках мира; телевизионные фильмы, снятые по его сценариям, неизменно любимы и востребованы зрителями.

Не меньшее удовольствие доставляет и чтение драматургических произведений писателя. Многие реплики из пьес Г.Горина органично вошли в нашу жизнь, в современную языковую среду, и в этом признание и яркого таланта автора, и непреходящей ценности его произведений.

• Объем: 70 стр.
• Жанр:л итература 20 века, п ьесы и драматургия, р усская классика
• Теги:п ьесы, с овременная драматургия
• Входит в сборник:Избранное

Один из артистов. Батюшка, а вот что раньше было: курица или яйцо?

Поп. А раньше, голубчик, все было…

Второй артист (обращаясь к ребе). Ребе, а почему курица не летает?

Второй артист. Ребе, а вот почему петух стоит на одной ноге?

Ребе. Не морочь голову… Потому что если он и эту ногу уберет, то наверняка свалится…

— Ничего хорошего. Холера в Одессе, погром в Кишиневе.

— Поэтому я их и не покупаю. Надо иметь стальные нервы, чтобы еще платить за эти новости.

Цейтл, Годл, Хава, Шпринца, Бейлке – их дочери.

Менахем-Мендл – родственник Тевье, человек без определенных занятий.

Мужики, гости на свадьбе, оркестранты, соседи.

Действие происходит в начале XX века в деревне Анатовка.

«…На моей могиле в каждую годовщину моей смерти пусть оставшийся мой единственный сын, а также мои зятья, если пожелают, читают по мне поминальную молитву.

А если читать молитву у них не будет особого желания, либо время не позволит, либо это будет против их религиозных убеждений, то они могут ограничиться тем, что будут собираться вместе с моими дочерьми, внуками и просто добрыми друзьями и будут читать это мое завещание, а также выберут какой-нибудь рассказ из моих самых веселых рассказов и прочитают вслух на любом понятном им языке.

И пусть мое имя будет ими помянуто лучше со смехом, нежели вообще не помянуто…»

Артист-Тевье. В деревне Анатовка с давних пор жили русские, украинцы и евреи. Жили вместе, работали вместе, только умирать ходили каждый на свое кладбище… Таков обычай!

Здороваясь, русские снимали шапки. Евреи шапок не снимали никогда. Обычай!

Крик петуха. Стали высвечиваться крыши домов Анатовки. Часть актеров надели картузы. Послышался колокольный перезвон. Часть актеров перекрестились.

У русских был поп. У евреев – ребе. Мудрые люди, между прочим… Знали ответы на все вопросы…

Один из артистов (обращаясь к попу). Батюшка, отчего петух по утрам поет?

Поп. Так ему Бог повелел, сын мой.

Один из артистов. Батюшка, а вот что раньше было: курица или яйцо?

Поп. А раньше, голубчик, все было…

Второй артист (обращаясь к ребе). Ребе, а почему курица не летает?

Второй артист. Ребе, а вот почему петух стоит на одной ноге?

Ребе. Не морочь голову… Потому что если он и эту ногу уберет, то наверняка свалится…

Актер-Тевье (в зал). Умные люди были, дай Бог им здоровья. А еще в деревне был урядник. Один на всех! Потому что вера у людей может быть разная, а власть – одна.

Появляется Урядник с гусем.

Урядник. Мужики! Чей гусак без присмотра бегает: православный али иудейский?

Все задумчиво рассматривают гусака, чешут затылки.

Видео удалено.

Видео (кликните для воспроизведения).

Один из артистов. Та вроде наш…

Урядник (с угрозой). А коли хорошо подумать, мужики?

Первый и второй (вместе). Наверное, ваш, ваше благородие…

Урядник. О! Це дило! А я, дурак, гадаю: чей гусак? (Свернул гусаку шею, ушел.)

Актер-Тевье. Справедливый был человек… А еще в деревне жили Степан-плотник, Мотеле-портной, Федька-писарь и молочник Тевье-Тевль. Евреи звали его Тевье, русские – Тевлем. И было у него пять дочерей, две коровы и одна лошадь, такая старая, что могла везти телегу только с горы. А когда дорога шла на подъем, Тевье-Тевль впрягался в телегу сам. (Впрягается в телегу.) И тогда он даже снимал шапку, чтоб не липла к волосам, и со стороны уже было трудно понять, кто идет – иудей или православный. Да и, честно сказать, какая разница, если человек беден и из последних сил тащит свой воз…

Тихо зазвучала музыка. Все разошлись, оставив на сцене Тевье, который отчаянно тянул телегу и что-то бормотал себе под нос.

В конце монолога на дороге появился Перчик, молодой человек в студенческой фуражке и со связкой книг в руках. Несколько секунд с улыбкой наблюдал за Тевье.

Перчик. Между прочим, «цыц» будет «цыц»!

Тевье (оглянулся). Вы это кому, молодой человек?

Перчик. Никому! Просто говорю: и по-французски «цыц» будет «цыц». А «холера» – «холера».

Тевье. Вот как? Интересно. Не каждый день встретишь на дороге образованного человека. Откуда шагает такой умный паренек?

Перчик. Паренек шагает издалека.

Тевье. Вижу по башмакам. А если по фуражечке, то, наверное, из самого Киева?

Тевье. А если и меня по имени знаете, стало быть, родом из здешних мест?

Перчик. Родом, реб Тевье, я из той деревни, где много вопросов задают и вопросом на вопрос отвечают.

Тевье. Значит, наш… Из Анатовки. Я и смотрю: лицо знакомое. Не иначе, думаю, отца паренька знал.

Тевье. Кто ж таков? Чем занимался?

Перчик. Отец говорил: дело мое – табак, деньги – дым.

Тевье. Перчик-папиросник? Как же, как же… Хороший был человек, Царство ему Небесное. Сам не курил и другим не советовал… Оттого и по миру пошел со своей табачной лавкой. Но вижу, кое-что оставил, раз сын в университетах учится.

Перчик. На «кое-что» не проживешь… Поэтому иду в деревню подработать.

Тевье. Хорошее дело. В Писании сказано: «Всяк своим трудом кормится»… Только, смотрю, для деревенского труда не очень ты годен. Руки гладкие…

Перчик. Зато язык в мозолях. Им и прокормлюсь. Учительствовать буду… Детей учить… У вас есть дети?

Тевье. Этим богатством Бог не обидел. Пятеро.

Перчик. Ну вот и возьмите. Много не попрошу: харчи да ночлег.

Тевье (замялся). Харчей не жалко. Лишняя тарелка стол не перевернет. А вот ночлег… Тут подумать надо. Дочки у меня! Три – на выданье… Пусти козла в огород – он зараз научит капусту крошиться.

Перчик. Мудрый вы человек, реб Тевье. Без приговорки слова не скажете… Только ведь и я анатовский… Закон знаю: «Вошел в чужой дом – садись, где стул поставят…»

Урядник (приветливо). Здорово, Тевль!

Тевье. Здравия желаю, ваше благородие.

Урядник. Опять на тебе телега едет?

Тевье. Лошадь попросила – субботу справлять. (Урядник хохотнул.) Да и то сказать: не велика тяжесть. Господин урядник на себе всю деревню везет – и не жалуется…

Урядник. О, це верно! (Захохотал.) Люблю я тебя, Тевль. Веселый ты человек! Ну, как дела? Как коммерция?

Тевье. Врагам моим такую коммерцию. Заказали дачники сыр, творог, повез им с утра, а они еще вчера в город уехали. Час в ворота стучал, пока кобель не выскочил…

Урядник. Кобель, говоришь? Ну дела. (Захохотал, но тут же стал серьезным.) Кстати. Напомнил… У меня ж тоже незадача вышла. Посылает меня с утра жинка до тебе… «Сходи, – говорит, – до Тевля, купи две головки сыра…» Я вышел, полдороги прошел, сую руку в карман – денег нема! Возвертаюсь, говорю: «Жинка, а иде деньги?» А она: «Яки деньги? Ты, – говорит, – злодей, либо их потерял, либо пропил… Тащи сыр!» Ну что скажешь? Не дура ли баба?

Тевье. Что скажу? У меня та же история… Выехал – был полон бидон сметаны, а дорогой половина утряслась… Сейчас приеду – жена в крик: иде деньги? Нема денег. Иде сметана?

Урядник. Погоди, Тевль, погоди со сметаной… Я про сыр. Ты ж мою Оксану знаешь…

Тевье. А вы мою Голду будто нет?

Урядник. Моя начнет голосить – хоть святых выноси!

Тевье. Моя начнет – вашу не слышно будет.

Урядник. Ну, одно слово – бабы, ядри их корень!

Тевье. Я бы добавил что-нибудь из Писания, но лучше не скажешь!

Урядник. Ну, что делать будем, Тевль? Советуй.

Тевье. Я так скажу: не дам два сыра – ваша голосить будет, дам два сыра – моя. Дам один! Пусть обе голосят, холера им в бок!

Урядник. О, це верно! Хороший ты человек, Тевль, хотя и еврей.

Тевье. Кому-то надо быть евреем, ваше благородие. Уж лучше я, чем вы…

Урядник. Опять верно! (Захохотал, но вдруг посерьезнел, отвел Тевье в сторону.) А это что за хлопец?

Урядник. Вижу, что студент. А к нам зачем? Документ у него есть?

Тевье. Его документ на носу написан. Это сын Перчика-папиросника.

Урядник. Нам все едино: папиросник – не папиросник… Документ должен быть. У нас сообчение. В Киеве беспорядки. Эти студенты да жиды народ волнуют… (Перчику.) Хлопец, вы кто?

Урядник. Вижу, что не лошадь! А пачпорт у вас есть? Или вид на жительство?

Перчик (указал в сторону деревни). Вот он – мой вид на жительство. Там родился, там отец лежит…

Урядник. Смотрю, острый вы на язык… .

Все права на текст принадлежат автору: Григорий Израилевич Горин.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.

Действующие лица и исполнители:
Евгений Леонов — Тевье
Любовь Матюшина — Голда
Елена Шанина — Цейтл
Александра Захарова — Хава
Анастасия Семашко — Бейлке
Влада Мурашова — Шпринце
Людмила Артемьева — Годл
Александр Абдулов — Менахем-Мендл
Татьяна Пельтцер — Берта
Всеволод Ларионов — Лейзер-Волф
Борис Чунаев — Степан
Александр Сирин — Мотл
Иван Агапов — Перчик
Андрей Леонов — Федя
Владимир Корецкий — Ребе
Юрий Колычев — Священник
Сергей Степанченко — Урядник
Борис Беккер — Войцек
Александра Дорохина — Трактирщица
Сергей Чонишвили — Нохум
Татьяна Захава — Барышня из города
Сергей Рудницкий — Музыкант
Лёня Горелик — Мальчик-скрипач
Оля Рябинкина — Девочка
Ирина Мусаэлян (Женский вокал)
Леонид Громов (Танец с платками).

Год выпуска: 1990
Формат: MP3
Продолжительность: 02:59:35
Битрейт аудио: 128 kbps
Размер: 164 Mb

Если ссылка устарела, пишите — постараемся восстановить.


28 августа
1797 г. США согласились платить выкуп Тунису за то, чтобы прекратить пиратство по отношению к американским кораблям в Средиземном море.
1833 г. Ликвидирована Ост-Индская компания как торговая организация.
1904 г. В Ньюпорте (США) впервые шофер приговорен к тюрьме за превышение скорости.
1941 г. Президиум Верховного Совета СССР издал указ «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья».
1974 г. Совмин СССР утвердил новое Положение о паспортной системе. Паспортизация распространилась на все население страны, кроме военнослужащих. В отличие от документов предыдущего периода, новые паспорта стали бессрочными.

Родились:
1749 г. Иоганн Вольфганг Гёте — немецкий поэт, государственный деятель, мыслитель и естествоиспытатель.
1853 г. Владимир Григорьевич Шухов (1853-1939) — русский и советский инженер, архитектор, изобретатель, учёный; член-корреспондент и почётный член Академии наук СССР, Герой Труда.
1891 г. Михаил Александрович Чехов — русский и американский драматический актёр, театральный педагог, режиссёр.
1925 г. Трифонов Юрий Валентинович (1925-1981), русский писатель. Романы «Студенты» (1950; Государственная премия СССР, 1951), «Утоление жажды» (1963), исторический роман «Нетерпение» (1973) о народовольцах.
1939 г. Владимир Сергеевич Ивашов (1939-1995) — советский актёр, Народный артист РСФСР («Баллада о солдате», «Тучи над Борском», «Семь нянек», «Новые приключения неуловимых», «Герой нашего времени», «Звёздный инспектор»).

[url=https://coollib.com/b/341514]
[b]Поминальная молитва (fb2)[/b]
[img]https://coollib.com/i/14/341514/cover.jpg[/img][/url]

QR-код книги

Ироничная пьеса Григория Горина. В Анатовке одновременно сосуществуют русские, украинцы и евреи. И несмотря на разность культур и религий, им удаётся вполне успешно жить в одном месте. Здесь же со своей семьей живёт еврей Тевье. Он – молочник, поэтому не слишком богат и у него пять дочерей, которых надо выдать замуж. Мы видим простого и в то же время мудрого человека, часто обращающегося к Богу и пытающимся решить насущные жизненные проблемы. Пьеса пропитана еврейской мудростью и характерным, одновременно печальным и весёлым юмором, позволяющим преодолевать любые трудности.

Поминальная молитва
Григорий Израилевич Горин

Библиотека драматургии Агентства ФТМ
Ироничная пьеса Григория Горина. В Анатовке одновременно сосуществуют русские, украинцы и евреи. И несмотря на разность культур и религий, им удаётся вполне успешно жить в одном месте. Здесь же со своей семьей живёт еврей Тевье. Он – молочник, поэтому не слишком богат и у него пять дочерей, которых надо выдать замуж. Мы видим простого и в то же время мудрого человека, часто обращающегося к Богу и пытающимся решить насущные жизненные проблемы. Пьеса пропитана еврейской мудростью и характерным, одновременно печальным и весёлым юмором, позволяющим преодолевать любые трудности.

Цейтл, Годл, Хава, Шпринца, Бейлке – их дочери.

Менахем-Мендл – родственник Тевье, человек без определенных занятий.

Мужики, гости на свадьбе, оркестранты, соседи.

Действие происходит в начале XX века в деревне Анатовка.

«…На моей могиле в каждую годовщину моей смерти пусть оставшийся мой единственный сын, а также мои зятья, если пожелают, читают по мне поминальную молитву.

А если читать молитву у них не будет особого желания, либо время не позволит, либо это будет против их религиозных убеждений, то они могут ограничиться тем, что будут собираться вместе с моими дочерьми, внуками и просто добрыми друзьями и будут читать это мое завещание, а также выберут какой-нибудь рассказ из моих самых веселых рассказов и прочитают вслух на любом понятном им языке.

И пусть мое имя будет ими помянуто лучше со смехом, нежели вообще не помянуто…»

Шолом-Алейхем (из «Завещания»), 1915 г.

На сцене – все участники спектакля. В центре – артист, исполняющий роль Тевье. Говорит, обращаясь непосредственно в зал.

Артист-Тевье. В деревне Анатовка с давних пор жили русские, украинцы и евреи. Жили вместе, работали вместе, только умирать ходили каждый на свое кладбище… Таков обычай!

Здороваясь, русские снимали шапки. Евреи шапок не снимали никогда. Обычай!

Крик петуха. Стали высвечиваться крыши домов Анатовки. Часть актеров надели картузы. Послышался колокольный перезвон. Часть актеров перекрестились.

У русских был поп. У евреев – ребе. Мудрые люди, между прочим… Знали ответы на все вопросы…

Один из артистов(обращаясь к попу). Батюшка, отчего петух по утрам поет?

Поп. Так ему Бог повелел, сын мой.

Один из артистов. Батюшка, а вот что раньше было: курица или яйцо?

Поп. А раньше, голубчик, все было…

Второй артист(обращаясь к ребе). Ребе, а почему курица не летает?

Второй артист. Ребе, а вот почему петух стоит на одной ноге?

Ребе. Не морочь голову… Потому что если он и эту ногу уберет, то наверняка свалится…

Актер-Тевье(в зал). Умные люди были, дай Бог им здоровья. А еще в деревне был урядник. Один на всех! Потому что вера у людей может быть разная, а власть – одна.

Появляется Урядник с гусем.

Урядник. Мужики! Чей гусак без присмотра бегает: православный али иудейский?

Все задумчиво рассматривают гусака, чешут затылки.

Один из артистов. Та вроде наш…

Урядник(с угрозой). А коли хорошо подумать, мужики?

Первый и второй(вместе). Наверное, ваш, ваше благородие…

Голда(продолжая орудовать с тестом). Здравствуй, Степан.

Голда. Глаза есть – решай сам.

Голда. Степан, сразу говорю: в доме ни грамма.

Степан. Раскалывается башка… Ну хоть поворожи, Голда.

Голда. Степан, ты видишь, руки заняты… Суббота на носу.

Степан. К тому и говорю… Расхвораюсь – кто вам завтра коров доить будет?

Голда(перестала месить). Ох, горе мое… (Вытирает руки.) Садись на стул. (Дочери.) Хава, займись тестом…

Степан садится на стул, закрывает глаза. Голда встает сзади, простирает над ним руки, начинает что-то бормотать.

Хава. Дикость какая-то. В наш век – ворожба!

Голда. Молчи, Степан. Думай о приятном… (Бормочет заклинание.) Цейтл, печь дымит…

Цейтл. Вижу… (Раздувает огонь.)

Степан(открыл глаза). Сырые-то потом кладут… Сперва щепочки…

Голда. Степан, думай о приятном… (Бормочет.)

Входит Годл с ведром воды.

Наконец-то… За смертью хорошо посылать.

Годл. Знаешь, мама, кого встретила? Менахем-Мендла… Родственника…

Годл. Сказал, что придет к нам…

Голда. Только его не хватало. Тебя зачем посылали: за водой или за родственником?

Степан(открыл глаза). Это какой Менахем?

Голда(с раздражением). Степан, не думай о нем. Думай о приятном…

Входит Менахем-Мендл, мужчина городского типа, в сюртуке и шляпе.

Голда. Спасибо на добром слове. Извините, у нас кавардак. Канун субботы.

Менахем. Все понимаю. А где Тевье?

Голда. Где бывают люди до заката? Работает.

Менахем. Все понимаю. Я тоже очень занят. (Садится.) Может быть, и хорошо, что его нет.

Голда. Извините, Менахем, не могу уделить вам минуты, лечу соседа. (Бормочет заклинание.)

Менахем. На здоровье. Он мне не мешает. (Закуривает сигару.) У вас не курят?

Менахем(взял из чашки изюм). Где вы берете такой крупный изюм?

Голда. Это вы берете, а мы покупаем.

Менахем. Резонно. Так вот, Голда, у меня к вам дело. Начну издалека… Как вы думаете, чем я сейчас промышляю?

Голда. Откуда знать бедной женщине, чем занимается такой удачливый коммерсант? Наверное, торгуете воздухом или прошлогодним снегом… Наверное, разбогатели… Видела как-то вашу жену. Глаза заплаканы… Наверное, от счастья…

Менахем. С такой женщиной говорить – надо сперва хорошо подпоясаться… Не буду издалека. Начну с середины. Да. Был я и страховым агентом, был и на Одесской бирже, был и в Киевском остроге… Но теперь – все! С прошлым покончено! Теперь у меня в руках настоящее дело… И оно будет интересно для вас. Я сват.

Девочки с любопытством уставились на Менахема.

Менахем. Я же говорил, вы заинтересуетесь. Я сват! С тем и пришел.

Голда(дочерям). А ну, дети, марш во двор!

И не подслушивать! (Трогает Степана.) Степан! Голова прошла? (Степан храпит.)

Менахем. Бог с ним, он нам не мешает… Так вот, Голда, я вам расскажу, как стал сватом. Начну издалека…

Голда. Умоляю, Менахем, начните с ближнего края.

Менахем. Хорошо. Вообще-то, такой разговор надо бы начинать с хорошей закуски и рюмки водки…

Голда. Тише. Степан проснется… Умоляю, Менахем, говори…

Менахем. Хорошо. Так вот, Голда, после того как я вышел из острога, куда, как вы знаете, попал по недоразумению и по той же причине вышел, я поселился в Киеве на одной квартире… А у хозяйки был дядя-сват. Некто Лебельский – может быть, слышали. Всем сватам сват! Король! Половина всех счастливых браков – его работа… Если есть хоть одна невеста в Виннице, а один жених в Таганроге, он их найдет – и без промаха… дуплетом в угол…

Голда. Лебельский – это Лебельский. При чем здесь ты?

Екатерина Снегирева

Добрый день. Меня зовут Екатерина. Я верующий человек, хожу в церковь, верю в Бога и Христа спасителя.Данный сайт был создан как хранилище различных молитв, которые мне удалось найти.

Сайт не призывает к действию. Если вы нашли материалы оскорбляющие Ваше чувство верующего, то напишите мне в контактную форму, он будет удален.